Детство, отрочество и, конечно, говно
Когда мне было пять лет, и я еще думал что талоны на питание — это такие штуки, похожие на красивые синие кувшины и не верил маме, что это обычные сраные бумажки, мы решили поехать на базар. Потому что там продавали то, чего не давали по талонам. Вышили мы из дома, а дом у нас, к слову, девять подъездов шириной и девять этажей высотой. Это я точно знаю, потому что одно время люк на крышу был только в девятом подъезде открыт.
Ну так вот, вышли мы из своего четвертого подъезда, и пошли налево. И в это же время из пятого подъезда выпорхнула бабка. Не то чтобы как мотылек, но весьма быстро. То есть не то, чтобы быстро, но пока мы шли от четвертого подъезда до пятого, она вынесла одну из своих ног за порог. Пока мы шли от пятого до седьмого, она, держась за стенку, сделала еще полтора шага и оперлась об забор передохнуть. Я еще подумал «наверное просто не спешит никуда, молодец». Но мне стало интересно и я вертел башкой вплоть до угла дома, а мама выдавала мне подзатыльники. В общем доехали мы до базара, купили какого-то тухлого мяса, и даже того, которое всему голова, и, часа через полтора приехали домой.
И понимаете что, мы встретили вконец утомленную бабку на углу дома (она за него держалась), и тогда я все понял. Она шла за пенсией в соседний дом! На почту! За два часа она прошла четыре подъезда, облилась потом, устала, и дошла до угла. Какая мораль? Да никакой, просто пиздец.
А еще как-то раз я бежал за сигаретами (еще для мамы, потому что мне было восемь и я не курил), и возле магазина сидели дедки и бабки, торговали всякой порослью с огородов. А времена были хорошие, ну, начало девяностых, одним словом. И вот иду я мимо дедков, и вижу, подходит к одному из них браток, и говорит что-то вроде «давай бабки, пердак!». Пердак что-то застенчиво шамкает беззубьем, а браток не долго думая достает газовый баллончег, и пшыкает дедку в мурло. Дедок, думая и того меньше, достает кусок семейников из кармана, вытирает мурло, так, знаете, как бы кручинясь, и, прошамкав «на фронте в нас еще не так стреляли» со всей дури пиздит братка тростью в ебло. Браток в ахуе улетучивается, а дедок поворачивается к сидящей рядом бабке и так, кокетливо говорит «А есть ведь еще порох-то, Михаллна, ать?!»
А еще, примерно в то же время, у меня был друг из двора (был — потому что я никогда не дружил со шпаной во дворе, потому что когда мне было пять у меня обманом за помидорку угнали велик, и я затаил обиду), и я ходил к нему в гости играть на приставке. И вот иду я как-то к нему в гости, радостный — солнышко в глаз, с ранетками в кармане, ебло в грязи, и прям на входе в подъезд меня нагоняет его бабка. И говорит так, спокойно и печально «пропусти сынок, с кем не бывает», и лихо отодвинув меня от двери прошмыгивает вперед. А я смотрю на ее поднимающийся вверх силуэт и костлявые ноги, и вижу, что по ним скатываются лепехи из говна. Обосралась. И правда, с кем не бывает. Но тогда я был принципиальным, и подумал «зачем мне друг с обосраной бабкой, пусть даже она и вкусные пирожки делает», и больше у меня не было друга со двора.
Это потом я стал непринципиальным в смысле всякого говнеца, потому что мама рассказала мне, что когда меня взяли в ясли — я в первый день обосрался три раза, и вечером нянька вынесла маме три свернутых в рулончики пеленки с начинкою и, гордо и торжественно обведя глазами других мамаш изрекла «Вот вам от вашего сыночка. Подааааарочек!». А до того я думал что срать — это не по мне и что к говну всякого рода я не имею отношения.
